Шум - Страница 3

Доктор Кабат поднял руку.

— Пожалуйста, не продолжайте. Я приму вас завтра в три часа, если вам это удобно.

— Если я дотяну до завтра, — ответил Хэкет. Он с трудом поднялся. Уходя, он посмотрел на ожидавшую пациентку. Это была огненно-рыжая женщина, тощая, с голодным взглядом. Ему вспомнилась работница службы социального обеспечения в Чикаго, девушка лет тридцати, пухленькая, с тупым безмятежным лицом — он сидел рядом с ней в автобусе, идущем на север, в Мичиган, и, послушав немного её мысли, вышел следом за ней на Гете-стрит, в основном потому, что не мог поверить услышанному. Она оказалась страстной, невероятно изобретательной и поистине ненасытной. С тех пор он ничему не удивлялся. Например, пожилой служитель в церкви вполне мог замышлять кровавое убийство, со смиренным видом прохаживаясь с тарелкой для пожертвований. Это казалось ему почти нормальным. Барнеби Хэкет не часто думал о ближнем своем как о благородном существе.

Читая газету и поглощая ленч, он с трудом постигал смысл строчек из-за обрывков мыслей в голове. Потом сел в машину и поехал в Конненктикут. Около Вестпорта есть водохранилище, рассеченное пополам дамбой. Хэкет остановил машину посреди дамбы и там, в благословенной тишине, уснул.

Хэкет был прав: загипнотизировать его не составило труда. Кабат не применял ничего радикального. Он погрузил Хэкета в неглубокий сон, потом перевел в глубокий. Затем вызвал у него временную потерю памяти, подготовил почву для постгипнотического внушения и, обучив приемам самогипноза, перешел к самому главному.

— Вы не будете слышать ничего, кроме моего голоса, — сказал он Хэкету. — На моем столе тикают часы. Вы не будете их слышать. Вы не будете слышать тиканья часов. Вы не будете слышать никаких звуков с улицы. Вы не будете слышать проходящий мимо нашего этажа лифт. Вы не будете слышать ничего, кроме моего голоса. Пока я не скажу вам, что вы можете слышать все остальное, вы будете слышать только мой голос. Вы больше не будете слышать ничего, совсем ничего. Я медленно сосчитаю до пяти, и на цифре пять вы уже не сможете слышать ничего, кроме моего голоса. Один, два, три, четыре, пять. Вы не слышите ничего, кроме моего голоса. Если вы слышите что-нибудь, кроме моего голоса, поднимите указательный палец правой руки.

Распластавшийся на кушетке Хэкет не шелохнулся. Дыхание его было ровным и спокойным.

— Вы не слышите ничего, кроме моего голоса, — произнес Кабат. — Я просто отключил все остальные звуки. Вы сможете делать это сами. Вы можете заглушить любой звук, который хотите заглушить, немедленно, усилием воли. Весь сегодняшний день и всю ночь, до нашей завтрашней встречи, вы сможете заглушить любой звук. Вы не будете слышать ничего, что не хотели бы услышать. Если услышите раздражающий вас звук, вы закроете глаза, расслабитесь, впадете в состояние гипноза и скажете себе, что не слышите этого звука, и он немедленно исчезнет. Вы не будете его слышать.

По истечении часа Хэкет сидел на краешке кушетки, потирая глаза и медленно просыпаясь.

— Как тихо, — прошептал он.

— Меня ждет пациент, — сказал доктор Кабат.

— Мужчина, — подхватил Хэкет, — очень расстроенный. — Он поморщился и тряхнул головой. — Тридцать один год назад у него утонула сестра. Он думает, что это его вина. Она была младше его… — Он остановился и закрыл глаза. Обмякшие руки покоились на коленях, плечи поникли. Вдруг он улыбнулся и посмотрел на Кабата. — Я отключил этого сукиного сына! — воскликнул он. — Я его отключил, мерзавца! Я это сделал, и почти без труда!

— Конечно, — согласился Кабат. — Увидимся завтра. И продолжайте в том же духе. С каждым разом будет все легче.

На следующий день Хэкет рассыпался в благодарностях.

— Вы правы, доктор Кабат, это становится легче и легче. Я ловлю их мысли и отправляю обратно. С каждым разом мне это дается все проще. Не знаю, как вас отблагодарить. Вы спасли мне жизнь. Вы излечили меня от неизлечимого страдания.

— Я не знаю, можно ли в данном случае употребить термин «излечение», — покачал головой Кабат. — К тому же я не уверен, что у вас уже все в порядке. Но вы явно на пути к улучшению.

Взгляд Кабата упал на лежащий на столе карандаш. Он заметил, что его кончик сломан, открыл ящик, чтобы достать новый, и тут с ним впервые случилось это. Мозг его моментально опустел. Он смотрел внутрь ящика, видел аккуратно разложенные карандаши, резиновые колечки, скрепки для бумаги, набор лекарств слева, кастет справа — но ни один из этих предметов не регистрировался в его мозгу. Он знал, что ему нужно что-то сделать, видел будто сквозь какой-то серый маслянистый туман эту цель, но не мог шевельнуться. Он не ощущал беспокойства. Он вообще ничего не чувствовал. Просто сидел, замерев, пока Хэкет не спросил необычно громким голосом:

— В чем дело, доктор?

Кабат встрепенулся и стал озираться по сторонам.

— Ничего, — сказал он. — Все в порядке. Я просто задумался. — Он взял из ящика карандаш. — Будем продолжать?

Быстро, как только мог — за 30 секунд, — он погрузил Хэкета в поверхностный сон, затем довел его до глубокой стадии. Ему очень хотелось выпить, но он довольствовался сигаретой. Он тихонько подошел к окну и долго стоял, глядя сквозь узкую щель в тонких шторах. Тихо шипел кондиционер, а за его спиной слышалось ровное дыхание пациента. Доктор Кабат был очень испуган.

Через сорок минут, когда Хэкет ушел, доктор Кабат медленно и с опаской открыл дверь в приемную. То, что он увидел, не было для него неожиданностью. Там сидел мистер Хольвак, назначенный на четыре часа пациент, уронив на пол журнал, безвольно свесив руки, из угла его рта бежала тонкая блестящая струйка слюны. Кабат включил секундомер ручных часов и стал ждать. Он знал, что очень важно определить, сколько уйдет времени. Через четыре минуты и шестнадцать секунд мистер Хольвак зашевелился и быстро заморгал.